Неточные совпадения
— Вот вы этак все на меня!.. — Ну, ну, поди, поди! — в одно и то же время закричали друг на друга Обломов и Захар. Захар ушел, а Обломов начал читать письмо, писанное точно квасом, на серой
бумаге, с печатью из бурого сургуча. Огромные бледные буквы тянулись в торжественной процессии, не
касаясь друг друга, по отвесной линии, от верхнего угла к нижнему. Шествие иногда нарушалось бледно-чернильным большим пятном.
— Да, да, помню. Нет, брат, память у меня не дурна, я помню всякую мелочь, если она
касается или занимает меня. Но, признаюсь вам, что на этот раз я ни о чем этом не думала, мне в голову не приходил ни разговор наш, ни письмо на синей
бумаге…
Дни за два шум переставал, комната была отворена — все в ней было по-старому, кой-где валялись только обрезки золотой и цветной
бумаги; я краснел, снедаемый любопытством, но Кало, с натянуто серьезным видом, не
касался щекотливого предмета.
— Ничего не могу поделать для вас, господин студент, ровно ничего, покамест вы не представите всех требуемых
бумаг. Что
касается до девицы, то она, как не имеющая жительства, будет немедленно отправлена в полицию и задержана при ней, если только сама лично не пожелает отправиться туда, откуда вы ее взяли. Имею честь кланяться.
В довершение всех бед Раиса Павловна приняла известие о поданной мужиками
бумаге с самым обидным равнодушием, точно это дело нисколько ее не
касалось.
— «Ах» да «ах» — ты бы в ту пору, ахало, ахал, как время было. Теперь ты все готов матери на голову свалить, а чуть
коснется до дела — тут тебя и нет! А впрочем, не об
бумаге и речь:
бумагу, пожалуй, я и теперь сумею от него вытребовать. Папенька-то не сейчас, чай, умрет, а до тех пор балбесу тоже пить-есть надо. Не выдаст
бумаги — можно и на порог ему указать: жди папенькиной смерти! Нет, я все-таки знать желаю: тебе не нравится, что я вологодскую деревнюшку хочу ему отделить?
Сойдется, например, десять англичан, они тотчас заговорят о подводном телеграфе, о налоге на
бумагу, о способе выделывать, крысьи шкуры, то есть о чем-нибудь положительном, определенном; сойдется десять немцев, ну, тут, разумеется, Шлезвиг-Гольштейн и единство Германии явятся на сцену; десять французов сойдется, беседа неизбежно
коснется"клубнички", как они там ни виляй; а сойдется десять русских, мгновенно возникает вопрос, — вы имели случай сегодня в том убедиться, — вопрос о значении, о будущности России, да в таких общих чертах, от яиц Леды, бездоказательно, безвыходно.
Павел Григ<орич> (с холодной улыбкой). Довольно об этом. Кто из нас прав или виноват, не тебе судить. Через час приходи ко мне в кабинет: там я тебе покажу недавно присланные
бумаги, которые
касаются до тебя… Также тебе дам я прочитать письмо от графа, насчет определения в службу. И еще прошу тебя не говорить мне больше ничего о своей матери — я прошу, когда могу приказывать! (Уходит.) (Владимир долго смотрит ему вслед.)
— Ах, Natalie, Natalie! — вздохнул я укоризненно. Она как-то беспорядочно, толкая меня в грудь локтем и
касаясь моего лица волосами, выдвинула из стола ящик и стала оттуда выбрасывать мне на стол
бумаги; при этом мелкие деньги сыпались мне на колени и на пол.
По части финансов я знаю: дери шибче, а в случае недобора — бесстрашно заключай займы! — что же
касается до того, как и на какой
бумаге ассигнации печатаются и почему за быстрое отпечатание таковых в экспедиции заготовления государственных
бумаг дают награды и ордена, а за отпечатание в Гуслицах на каторгу ссылают — ничего я этого не знаю.
Наконец, он взял узенькие полоски почтовой
бумаги, нарочно для того нарезанные, наложил одну из них на верхнее и нижнее крылья бабочки, прикрепил вверху булавкой и особым инструментом, похожим на длинную иглу или шило (большая длинная булавка может всегда заменить его), расправил им крылья бабочки, сначала одно, а потом другое, ровно и гладко, так, чтобы верхнее не закрывало нижнего, а только его
касалось; в заключение прикрепил, то есть воткнул булавку в нижний конец бумажки и в дерево.
И, согласившись, тотчас же забыл об этом, как будто дело
касалось кого-то другого, постороннего, непонятно медлил с написанием
бумаги, назначал день, когда написать, и вспоминал о нем два дня спустя.
— За себя нимало не опасаюсь я, — молвила спокойно Манефа. — Мало ль кто ко мне наезжает в обитель — всему начальству известно, что у меня всегда большой съезд живет. Имею отвод, по торговому, мол, делу приезжают. Не даром же плачу гильдию. И
бумаги такие есть у меня, доверенности от купцов разных городов…
Коснулись бы тебя — ответ у нас готов: приезжал, дескать, из Москвы от Мартыновых по торговле красным товаром. И документы показала бы.
Я не
касался груды
бумаг, лежавших на столе и терпеливо ожидавших моего внимания, никого не принимал, бранился с Поликарпом, раздражался…
«Призвав Всемогущего Бога, которому верую и суда которого несомненно ожидаю, я, Александра Синтянина, рожденная Гриневич, пожелала и решилась собственноручно написать нижеследующую мою исповедь. Делаю это с тою целию, чтобы
бумага эта была вскрыта, когда не будет на свете меня и других лиц, которых я должна
коснуться в этих строках: пусть эти строки мои представят мои дела в истинном их свете, а не в том, в каком их толковали все знавшие меня при жизни.
— Не ожесточайте ее! Когда она не утаила от вас
бумаги, так рассказала бы и другие тайны свои, которые
касаются до малороссиянина или заговора Волынского, если б их знала. Вероятно, какое-нибудь волокитство… просили ее помощи… ведь вам уж сказывали… Любовное дело? не так ли? — прибавил он по-русски, обратись к цыганке и ободряя ее голосом и взором.
Подрезана
бумага под переплетом «Телемахиды», и письмецо вложено в него так, что,
коснувшись нежным пальчиком, сейчас можно было его ощупать.
— Лучше допросить его на словах, подельнее, так сознается, куда и зачем ехал и что содержится в этих
бумагах. Быть может, они и до нас
касаются, — заметил Чурчило.
— Лучше допросить его на словах, подельнее, так сознается, куда и зачем ехал и что содержится в этих
бумагах. Быть может, они до нас
касаются, — заметил Чурчила.
Два месяца не
касался я дневника, совсем позабыл о его существовании. Но сегодня достал и вот уже полчаса сижу над ним, но не пишу, а все рассматриваю последнюю страницу, где написано одно слово: умерла. Да, умерла, одно только слово, а кругом него обыкновенная белая
бумага, и на ней ничего нет, гладко. Боже мой, до чего ничтожен человек!
Следующая
бумага касалась назначения сумм на перевозку провианта.